«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц
Особенно удачно советская, еще не освободившаяся формально, но уже полусвободная печать эпохи перестройки «не заметила» первый массовый кровавый погром, ознаменовавший эпоху. Это был Сумгаит. Армяне все десятилетия советской власти настаивали на присоединении к Армении Нагорного Карабаха, населенного и издревле, и теперь на три четверти армянами и присоединенного к Азербайджану как одна из многочисленных уступок Кемалю Ататюрку, обманувшему Ленина, как ребенка, обещаниями установить в Турции советскую власть. Естественно, при Горбачеве усилилось и это движение. Но в Москве после консультаций с Институтом Востоковедения было решено, что уступать национальным движениям нельзя – начнутся бесконечные пограничные войны. Для начала нужно было приструнить армян. И сделано это было по-советски, по-перестроечному. Один из лидеров «обновления» в Политбюро, Г. П. Разумовский приехал в Баку и узнав, что где-то, кем-то, в разное время и отнюдь не армянами, и не по национальным причинам убиты два азербайджанца, выступил по радио и заявил, что оставлять их смерть безнаказанной нельзя. Сумгаит был выбран, видимо, потому, что это рабочий город, где люди зачастую приезжие и хуже знают соседей. Тем не менее в резне местные жители – азербайджанцы – за редким исключением участия не принимали, Андрею Шилкову из «Гласности» – первому и единственному человеку, который смог туда пробиться на следующий же день, – азербайджанцы всячески помогали, прятали его и сами были в ужасе. В годовщину армянского геноцида турками (чтобы все понимали) в Сумгаит на нескольких автобусах неизвестно откуда прибыло больше сотни молодых людей. Андрей в «ЖЖ» вспоминал: «Погром к тому времени уже прекратился, оставшихся в живых армян свезли в лагерь на Насосной… город забит бронетехникой, патрули, полевая кухня на центральной улице. Но в городе еще сохранялись следы: пятна крови во дворах, выжженные маслянистые участки газонов и самое страшное – коричневое пятно на стене палаты роддома. Санитарка, наполовину русская, наполовину болгарка, трясясь в истерике, рассказала, что об эту стену размозжили голову еще не рожденному младенцу, вырезанному из живота роженицы-армянки».
Это и была та перестройка, которую не замечали в программах «Время» и «Взгляд». Менее веселый, но более смелый Павел Лобков, правда через два года, с Ларисой Богораз, Сергеем Аверинцевым, актером и режиссером Александром Кайдановским включил впервые полчаса со мной в передачу «Пятое колесо». Был показан и наш десятиминутный видеорепортаж из городка неподалеку от Ташкента, где милиционеры и солдаты застрелили около десятка мирных демонстрантов, просивших себе огородные участки, и множество ранили. Других журналистов, кроме наших, там не было и это была единственная возможность показать на перестроечном телевидении то, что в действительности происходит в стране.
На что существовала «Гласность» и ее первый разгром
Конечно, журнал никому не выплачивал гонораров. Но я был первый редактор в диссидентской печати, кто начал платить хотя бы минимальную зарплату сотрудникам, которые с утра до вечера вели прием, ездили в командировки, целые ночи собирали информацию для «Ежедневной гласности». Для технической работы (переплета, брошюровки) Нина Петровна привлекала старых друзей по Солженицынскому фонду и «Хронике». Многие приходили сами и предлагали помощь, в основном по вечерам и в выходные дни. К «Гласности вообще относились как к общему и героическому делу русской интеллигенции и всячески старались нам помочь. Если не получалось деньгами и работой, то хотя бы подарками, которые при случае могли оказаться нам полезными. Художники Александр Жданов и Александр Калугин устроили выставки-распродажи своих картин и передали собранные деньги (а Жданов и оставшиеся картины) «Гласности». Мать еще не освободившегося из лагеря Миши Казачкова предлагала мне холст Н. Сапунова из коллекции покойного мужа, который я, правда, постеснялся взять. Знакомая Анатолия Зверева нашла нас, чтобы подарить его рисунки. Леня Глезеров – единственную странную вещь в доме – письмо с автографом Гитлера, привезенное с фронта отцом. Вскоре он сам организовал издательство под названием «Гендальф» и в своей издательской деятельности, и в отношении к «Гласности» ясно показывал, что мы боремся с КГБ, «царством мрака», «Мордором». (Вышедший незадолго до этого перевод покойного Андрея Кистяковского книги Толкиена был в то время очень популярен.)
В журнале, как я уже писал, категорически запрещалось принимать какие бы то ни было пожертвования и подарки тех, кто приходил с жалобами, просил им помочь. Зато были мои гонорары в норвежской газете «Моргенбладет». Появилась плата за подписку на «Ежедневную гласность» (журнал «Гласность» раздавался бесплатно). Очень помог Джордж Сорос. Приехав в Москву, он предложил мне стать председателем создаваемого им в Москве фонда и даже хотел назвать его «Гласность». Я согласился, но когда мы шли с ним по набережной возле гостиницы «Украина», перед нами вдруг присел какой-то молодой человек с фотоаппаратом, сфотографировал нас и потом один из заместителей председателя Совета министров СССР показал эту фотографию Соросу и сказал, что если у его фонда будут такие председатели в Москве, то у него в Венгрии (где он уже несколько лет работал) фонда не будет. Шел 1987 год, советская власть все еще казалась нерушимой и это была серьезная для него – венгра – угроза. Но перед отъездом он передал нам самый новый компьютер Toshiba и какую-то сумму денег. Алик Гинзбург уговорил одного из известнейших парижских издателей пожертвовать «Гласности» полученную им премию – в Париже «Гласность» переиздавалась регулярно, а «Русская мысль» постоянно использовала наши ежедневные новости. Они старались нам помочь и устройством моих более или менее оплачиваемых выступлений. Позже, когда я приезжал в США, примерно то же самое, но в меньших масштабах, стал делать и Национальный фонд в поддержку демократии, выпускавший «Гласность» на английском языке. За границей, но не в Москве, я мог получать гонорары за интервью Радио Свобода, ВВС, Радио Франс Интернасьональ и других. В результате мы чувствовали себя довольно уверенно и в конце зимы 1887 года с помощью, пришедшей из Парижа, смогли, наконец, освободить бедного Кирюшу Попова от обременительного для любого человека присутствия редакции в его квартире и переехать в недорого купленную дачу в подмосковном Кратове. Казалось, начинается райская жизнь, но не тут-то было.
Роковым стал, как и полагается, вышедший в ноябре восемьдесят седьмого года тринадцатый номер.
В этом номере была уже упоминавшаяся статья Василия Селюнина «Реформаторы отступают», смысл которой сводился к тому, что рекламируемая тогда повсюду «перестройка с ускорением» по плану академика Абеля Аганбегяна ни к чему кроме катастрофы привести не
